Тютчев о россии
В понимании поэта единство веры, государства и народа в монархическом правлении предполагало в идеале развитие всех сторон социальной, экономической и политической жизни, при котором разные слои общества не утрачивали бы ее духовного измерения, добровольно умеряли бы эгоистические страсти и корыстные расчеты в свете совестного правосознания и свободного устремления к общему благу, органически сохраняли бы живые формулы человеческого достоинства: «быть, а не казаться», «служить, а не прислуживаться», «честь, а не почести», «в правоте моя победа». Отсюда, надо полагать, упорные попытки посредством фальсификации истории отнять у нас это величайшее духовное наследие. Однако расчеты Тютчева не имели достаточных оснований.
И в том числе небезызвестная Амалия Лерхенфельд, ставшая к тому времени женой влиятельного чиновника из Министерства иностранных дел. Пять лет Фёдор Тютчев наслаждался вновь обретённым семейным счастьем. Но в какой-то момент понял, что больше не может находиться вдали от России.
К тому же, живя в Европе и наблюдая все сложные перипетии отношений России и Запада, Тютчев всё больше приходит к мысли, что европейцы не понимают Россию. Широко известные строки: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить. У ней особенная стать — в Россию можно только верить», Тютчев напишет гораздо позже — в году, когда, видимо, поймёт всю бесполезность что-то кому-то доказывать.
Но в он горит желание объяснить «непонятливой» Европе миссию и место России в мире. И вот с этими мыслями и желанием вернуться на государственную службу Тютчев встречается с всесильным начальником тайной полиции Российской империи Бенкендорфом. И не где-нибудь, а в имении его «давней любви» — Амалии. И вот там-то Тютчев излагает высокопоставленному чиновнику свои размышления и предложения по улучшению имиджа России за границей. По мнению Тютчева, нужно активно выступать в европейской печати по вопросам отношений России и европейских держав.
К тому же вскоре предоставляется весьма яркий повод — побывавший в России барон де Кюстин пишет весьма злобный пасквиль о своём путешествии. Тютчев предпочитает не отвечать ему прямо, считая такую дискуссию ниже своего достоинства. Книгу де Кюстина он назовёт «ещё одним свидетельством умственного бесстыдства и духовного разложения, когда увлекаются обсуждением самых важных и высших вопросом, основываясь в большей степени на нервном раздражении, чем на доводах разума».
Тютчев не считает нужным вступать в полемику со столь предвзятым автором, тем более, что, на его взгляд, Россия в защите не нуждается: « Мое письмо не будет заключать в себе апологии России.
Апология России Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, до сих пор вполне успешно.
Истинный защитник России — это история; ею в течении трёх столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу ». Читайте также: Наталья Таньшина: Русофобию не надо бояться, её надо изучать, чтобы выработать иммунитет. Взгляды Тютчева вызвали полное одобрение не только Бенкендорфа, но и императора Николая I. Тютчев вновь поступает на службу в Министерство иностранных дел, где получает должность старшего цензора, определявшего, что можно, а что нельзя переводить и печатать в России.
Так, цензор Тютчев не пропустит «Капитал» Карла Маркса, написав короткую рецензию: « Кому надо — прочтут и на немецком, а остальное баловство ». Как известно, те, «кому было надо», прочли, и запрет на печать ничего не изменил. В году в странах Европы полыхает очередная революция. На Николая I она производит гнетущее впечатление — кажется, что стабильный мир, установившийся в Европе после разгрома армии Наполеона, вновь близок к обрушению.
К тому же в Европе набирают силу антирусские выступления — Франция хочет взять реванш за год, польские националисты надеются отвоевать у России Польшу. Проживший много лет в Европе, Тютчев очень хорошо понимает эти настроения и то, к чему они могут привести. Он пишет статью «Россия и Революция», в которой прямо говорит: «Для уяснения сущности огромного потрясения, охватившего ныне Европу, вот что следовало бы себе сказать. Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия.
Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой.
От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества ». Исход этого будущего противостояния Тютчеву совершенно ясен: « И когда ещё призвание России было более ясным и очевидным? Можно сказать, что Господь начертал его огненными стрелами на помрачённых от бурь Небесах. Запад уходит со сцены, всё рушится и гибнет во всеобщем мировом пожаре — Европа Карла Великого и Европа трактатов года, римское папство и все западные королевства, Католицизм и Протестантизм, уже давно утраченная вера и доведённый до бессмыслия разум, невозможный отныне порядок и невозможная отныне свобода.
А над всеми этими развалинами, ею же нагромождёнными, цивилизация, убивающая себя собственными руками… И когда над столь громадным крушением мы видим ещё более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнёт сомневаться в её призвании, и нам ли, её детям, проявлять неверие и малодушие?..
По мнению Фёдора Тютчева, « прежде всего Россия — христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному.
Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы.
Революция же прежде всего — враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, её сущностное, отличительное свойство. Её последовательно обновляемые формы и лозунги, даже насилия и преступления — все это частности и случайные подробности.
А оживляет её именно антихристианское начало, дающее ей также нельзя не признать столь грозную власть над миром». И даже в битве с самим Антихристом Россия способна выстоять, верит Тютчев, ибо её судьбой управляет исторический закон — « именно самые заклятые враги России с наибольшим успехом способствовали развитию её величия». Когда в году начинается провальная для России Крымская война, Тютчев пишет: « Ну вот, мы в схватке со всей Европой, соединившейся против нас общим союзом.
Союз, впрочем, неверное выражение, настоящее слово заговор А в стихах он выразит это ещё жёстче:. Тютчев видит антироссийский заговор не только внутри Европы, но и в самой России — министр иностранных дел Нессельроде предоставляет императору неверную информацию об истинном положении дел. А когда Крымская война окажется проигранной, Севастополь падёт, канцлер Нессельроде будет радостно поздравлять своих друзей с возможностью вновь ездить в Италию и развлекаться в Париже.
Читайте также: Александр Горчаков — самый успешный министр иностранных дел Российской империи. Но всё же в русской истории Фёдор Тютчев останется как один из великих поэтов. Сам он не придавал особого значения своему дару и уж точно не считал это делом своей жизни. Его первый сборник стихов выйдет, когда автору будет уже 51 год, — и то это будет заслуга Некрасова, восхищавшегося поэзией Тютчева.
По тем временам тираж будет довольно значительным — 3 тысячи, и разошёлся он довольно быстро. На склоне лет поэт посвятит себя и любовной лирике. Очередной музой станет возлюбленная Елена Денисьева, с которой он будет поддерживать отношения 15 лет — вплоть до её смерти. А когда она скончается от туберкулёза, поэт сам едва не умрёт от невыносимого горя. Калинин, Автор устанавливает черты сходства и различия в е гг. Погодина, С.
Уварова, а также полагает, что «историософская утопия греко-славянской державы» способствовала созданию на Западе мифа о панславистской угрозе, хотя объединение славян не являлось приоритетной целью внешней политики России того времени и даже вызывало опасение у Николая I из-за возможных революционных последствий.
В статье отмечается, что такая держава воплощает в себе всемирно-исторический закон и нравственные ценности, заложенные в «истинном христианстве». Но о самом этом законе и первостепенной роли православия речи уже не идет. Игнорирование или недоучитывание основополагающего значения «истинного христианства» в целостной системе тютчевской мысли ведет к неадекватному освещению ее иерархических связей, к акцентированию в ней зависимых уровней например, панславизма в качестве определяющих Лебедева О.
Российское общество и зарубежные славяне. Однако если речь заходит о православной миссии России и о православии как фундаменте историософии, то последняя выходит за пределы панславизма в строгом определении этого понятия. Тем более что сама исследовательница подчеркивает «второстепенность» для Тютчева, у которого «Россия более православная, чем славянская», племенной среды по отношению к православному началу. Когда подобные «нюансы» остаются без внимания, то на первый план выдвигается сугубо державная идеология.
Тютчева как в разрезе можно видеть особую логику великодержавного панславизма. В подобном соединении имперского принципа со славянской идеей на первый план выступает этатистское мировоззрение» Павленко О. Выводы другой славяноведческой работы как бы противоречат вышеприведенным, поскольку в ней подчеркивается в размышлениях поэта «духовная миссия» России, по своей сути и смыслу не совместимая ни с этатизмом, ни с великодержавным панславизмом.
Тютчева х годов чутко реагирует на идейно-политические перемены в Европе. Распространение либеральных идей в западноевропейских землях, подъем национальных настроений в Германии и Австрии находят отклик в тютчевской концепции о миссии православной России в возрождении Европы.
Концепция духовной миссии России была у Тютчева выражена в проекте задач русской заграничной политики в Европе, особенно Центральной» Ивантышинова Т. Среди зарубежных исследований, затрагивающих тютчевскую публицистику, ее мировоззренческие основания и методологические предпосылки, следует отметить цитировавшуюся выше работу Р. Книга французского слависта Д. Страсбург, отличается тем, что не содержит избыточно оценочных суждений, а описывает основные темы тютчевской мысли, в которой Папство, Реформация и Революция составляют три этапа западной цивилизации, Революция воплощает в себе антихристианский принцип апофеоза человеческого я , а им противопоставляется близкая к дантовской идея вселенской монархии, раскрываемая в контексте законных и узурпированных империй.
Шайберт помещает статьи Тютчева в контекст проблематики взаимоотношений России и Европы, обсуждавшейся славянофилами, П. Чаадаевым и Ф. Достоевским, и в резком выделении поэтом революционной темы подчеркивает новаторство его теократических построений и противопоставления Восточной и Западной Церквей Sheibert Peter. Шелтинг рассматривает Тютчева в ряду мыслителей С. Шевырев, И. Киреевский, А.
Хомяков, И. Аксаков , стремившихся раскрыть специфические черты русского народа и религиозное призвание «Святой Руси» Schelting Alexander von. Jahrhunderts Россия и Запад в русской исторической мысли второй половины го столетия.
Еще один исследователь ставит поэта в обозначенный ряд, называя И. Киреевского философом, А. Хомякова и Ю.
Самарина теологами, М. Погодина и И. Аксакова публицистами, К. Аксакова историком, а Тютчева министром иностранных дел славянофильства и характеризуя последнего как националистического панслависта Fadner F. Seventy years of Pan-Slavism in Russia. From Karazin to Danilevskij: — Washington, В статье О. Симчич «Консервативное мышление Тютчева и современность» Тютчев сегодня. В самой масштабности тютчевской мысли с ее опорой на Абсолют и «исторический финализм», на верховный законный авторитет и интегральные принципы Православной Вселенской Империи, с ее напряженным вниманием к «фундаментальным, последним антиномиям» и тяготением к единству и гармонии исследовательница находит противостоящий утопический ответ на хаотический индивидуализм и энтропийный революционаризм модерна, на отсутствие в нем созидательных начал.
Среди работ писателей и мыслителей русского Зарубежья выделяются статья П. Историко-культурологические работы. София, Из прошлого русской мысли. Эти два духовных закона воплощаются на Востоке и на Западе, который через создание узурпаторской Империи, отпадение Рима от Вселенской Церкви и последующую Реформацию образовал «круг разрушительных последствий первородного своеволия»; выход же из него заключается в признании узлового «христианского факта» законная Империя начинается с Константина Великого на Востоке , продолжающегося в «другой Европе», в формирующейся «Великой Греко-Российской Православной Империи».
В логике Тютчева Г. Флоровский усматривает ключ к пониманию историософии Ф. Хомяковым западных вероисповеданий и материал для заимствований образ русского царя в папском Риме в теократических построениях В. В обзорной статье «О некоторых особенностях отечественных исследований политического наследия Ф. Тютчева» Тютчевские чтения на Брянщине. Материалы I—IV чтений. Брянск, Гридин констатирует смысловую непроясненность основных категорий тютчевской историософии империя, церковь, племя, революция и т.
Отсюда многообразие выводов в работах, носящих, как правило, не системный, а фрагментарный характер, либо затрагивающих частные вопросы общественно-политической деятельности поэта или создания им тех или иных политических статей, либо прибегающих к обобщающим формулировкам без опоры на весь диапазон конкретного материала. Действительно, выделение одной категории в ущерб другим особенно основополагающим и без определения ее иерархического места в целостной ценностной структуре тютчевской мысли вольно или невольно заставляет исследователей с разными мировоззрениями и идеологическими предпочтениями «приписывать» Тютчева к разным идейным направлениям то же славянофильство, панславизм или официальная народность , с позициями которых он может до известной степени совпадать и которые при сохранившихся упрощающих стереотипах и априорных «истинах» сами нуждаются в обновленных характеристиках.
Для адекватного восприятия историософии и публицистики Тютчева необходимо хотя бы эскизное воссоздание целостного и полномерного горизонта и контекста его мысли, в котором свое место занимает и своеобразие личностных устремлений поэта.
Однако, по его мнению, «познанию всей незамутненной правды жизни препятствует свойство человеческой природы питаться иллюзиями» и идейными выдумками разума, на который люди уповают тем больше, чем меньше осознают его ограниченность, и о правах которого они заявляют тем громче, чем меньше им пользуются.
Именно в таком контексте занимают свое место постоянные изобличения Тютчевым, говоря словами И. Аксакова, «гордого самообожания разума» и «философское сознание ограниченности человеческого разума», который, будучи лишенным этого сознания, прикрывает «правду», «реальность», «сердцевину» жизни человека и творимой им истории «лохмотьями» своих ограниченных и постоянно сменяющихся теорий и систем.
Поэт принадлежит к наиболее глубоким представителям отечественной культуры, которых волновала в первую очередь разумеется, каждого из них на свой лад и в особой форме «тайна человека» Ф. Достоевский , как бы не видимые на поверхности текущего существования и не подвластные рациональному постижению, но непреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Такие писатели пристальнее, нежели «актуальные», «политические» и т. Тютчеву свойственно стремление заглянуть «за край» культурного, идеологического, экономического и т.
Можно сказать, что за «оболочкой зримой» событий и явлений поэт пытался увидеть саму историю, подобно тому, как, по его словам, под «оболочкой зримой» природы А. Фет узревал ее самое. Без учета этой онтологической и человековедческой целеустремленности подлинное содержание поэтической или публицистической «фактуры» в тех или иных его произведениях или размышлениях не может получить должного освещения. Здесь будет уместным привести принципиальное возражение Тютчева Ф.
Шеллингу, сделанное в начале х гг. Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христианством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке.
У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом…» ЛН Применительно к публицистике в споре поэта с Ф.
Шеллингом важно выделить его историософский «кристалл», непосредственно связанный с христианским онтологическим и антропологическим основанием. Третьего, как говорится, не дано. Речь в данном случае идет о жесткой противопоставленности, внутренней антагонистичности как бы двух сценариев «с Богом» и «без Бога» развития жизни и мысли, человека и человечества, теоцентрического и антропоцентрического понимания бытия и истории.
Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остается лишь одно: удавиться. Вот кризис, чрез который общество должно пройти, прежде чем доберется до кризиса возрождения…» цит.
О том, насколько владела сознанием Тютчева и варьировалась мысль о судорогах существования и иудиной участи отрекшегося от Бога и полагающегося на собственные силы человека, можно судить по его словам в передаче А.
Плетневой: «Между Христом и бешенством нет середины» ЛН Представленная альтернатива типологически сходна с высшей логикой Ф. Обозначенная альтернатива входит в саму основу мировоззрения Тютчева, пронизывает его философскую и публицистическую мысль и иллюстрируется в таком качестве фундаментальной логикой В.
Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления 9…: Истинное дело возможно, только если и в человеке и в природе есть положительные и свободные силы света и добра; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет» Соловьев.
Достоевского и В. Соловьева подчеркивают, в русле какой традиции и какого подхода находится мышление Тютчева, которое в такой типологии не получило должного освещения в его философии истории.
Согласно логике поэта, «без Бога» и без следования Высшей Воле темная и непреображенная основа человеческой природы никуда не исчезает, а лишь принаряживается и маскируется, рано или поздно дает о себе знать в «гуманистических», «научных», «прагматических», «государственных», «политических» и иных ответах на любые вопросы «что делать? Более того, без органической связи человека «с Богом» историческое движение естественно деградирует из-за гибельной ослабленности высшесмыслового и жизнеутверждающего христианского фундамента в человеке и обществе, самовластной игры отдельных государств и личностей, соперничающих идеологий и борющихся группировок, господства материально-эгоистических начал над духовно-нравственными.
Эта связь исторического процесса с воплощением в нем или невоплощением или искаженным воплощением христианских начал, а соответственно и с преображением или непреображением «первородного греха», «темной основы», «исключительного эгоизма» человеческой природы заключает глубинное смысловое содержание философско-публицистического наследия Тютчева.
По его мнению, качество христианской жизни и реальное состояние человеческих душ является критерием восходящего или нисходящего своеобразия той или иной исторической стадии. Чтобы уяснить возможный исход составляющей сокровенный смысл истории борьбы между силами добра и зла, «следует определить, какой час дня мы переживаем в христианстве. Но если еще не наступила ночь, то мы узрим прекрасные и великие вещи» СН.
Между тем в самой атмосфере общественного развития, а также грубых материальных интересов и псевдоимперских притязаний отдельных государств в политике поэт обнаруживал «нечто ужасающее новое», «призвание к низости», воздвигнутое «против Христа мнимыми христианскими обществами». В год смерти он недоумевает, почему мыслящие люди «недовольно вообще поражены апокалипсическими признаками приближающихся времен.
Мы все без исключения идем навстречу будущего, столь же от нас сокрытого, как и внутренность луны или всякой другой планеты. Этот таинственный мир может быть целый мир ужаса, в котором мы вдруг очутимся, даже и не приметив нашего перехода» цит.
Не преображение, а, напротив, все большее доминирование хитрое, скрытое и лицемерное ведущих сил «темной основы нашей природы» и служило для него основанием для столь мрачных пророчеств. Поэт обнаруживает, что в «настроении сердца» современного человека «преобладающим аккордом является принцип личности, доведенный до какого-то болезненного неистовства» ЛН И такое положение вещей, когда гордыня ума становится «первейшим революционным чувством», имеет в его логике давнюю предысторию.
Он рассматривает «самовластие человеческого я » в предельно широком и глубоком контексте как богоотступничество, развитие и утверждение антично-возрожденческого принципа «человек есть мера всех вещей».
По Тютчеву, самая главная нигилистическая революция происходит тогда, когда теоцентризм уступает место антропоцентризму, утверждающему человека мерой всей, целиком от его планов и деятельности зависимой, действительности, а абсолютная истина, «высшие надземные стремления», религиозные догматы замещаются рационалистическими и прагматическими ценностями. Этот антропологический поворот, определивший в эпоху Возрождения кардинальный сдвиг общественного сознания и проложивший основное русло для новой и новейшей истории, и стоит в центре внимания поэта.
Разорвавший с Церковью Гуманизм, подчеркивает он в трактате, породил Реформацию, Атеизм, Революцию и всю «современную мысль» западной цивилизации. Словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова» ЛН Тютчев раскрывает в истории фатальный процесс дехристианизации личности и общества, парадоксы самовозвышения эмансипированного человека, все более теряющего в своей «разумности» и «цивилизованности» душу и дух и становящегося рабом низших свойств собственной природы.
Комментируя мысль Тютчева, И. Для поэта «борьба между добром и злом» составляет «основу мира» ЛН. Политические события были для него тайными знаками, символами подспудных процессов в глубинах. По ним он разгадывал последние тайны исторической судьбы… История обращалась для него в Апокалипсис» Флоровский Г. Как отмечалось, критерием исхода борьбы между добром и злом, отличия действительного упадка не только великого народа, но и всего человечества от их временного ослабления служили для поэта определение переживаемого этапа в христианстве, сила и действенность христианского сознания и совести, окончательное порабощение которой и есть апокалиптическое преддверие.
В письме П. Муравьевой в мае г. Лишь дух христианства может сообщить ей эту силу…» ЛН Тютчев полагал, что человеческая нравственность, лишенная сверхъестественного основания и освящения, не способствует твердому и спасительному духовному росту и недостаточна для «правоспособности» личности, общества и государства.
В его представлении подлинное христианство никогда не теряет вменяемости по отношению к радикальным последствиям первородного греха и их отрицательным проявлениям в истории, создает необходимые предпосылки для преображения темной основы человеческой природы и предупреждения смешения ее несовершенных качеств с высокими целями и задачами, для незамутненного различения добра и зла в мыслях и чувствах, делах и поступках, в социальном творчестве в целом.
Именно на стыке христианской метафизики, антропологии и историософии появляется понятие «христианской империи» как одно из центральных в тютчевской мысли а не вообще империи или секулярного государства, как утверждают многие исследователи. По его убеждению, истинная жизнеспособность подлинной христианской державы заключается не в сугубой державности и материальной силе, а в чистоте и последовательности ее христианства, дающего духовно и нравственно соответствующих ей служителей.
С его точки зрения, перенесение внимания с «сокровищ на небе» на «сокровища на земле» изнутри подрывало само христианское начало в католицизме, который разорвал с преданием Вселенской Церкви и проглотил ее в «римском я », отождествившем собственные интересы с задачами самого христианства и устраивавшем «Царство Христово как царство мира сего», способствовавшем образованию «незаконных империй» и закреплению «темных начал нашей природы».
В его историосфской логике искажение христианского принципа в «римском устройстве», отрицание «Божественного» в Церкви во имя «слишком человеческого» в жизни и проложило дорогу через взаимосвязь католицизма, протестантизма и атеизма безысходной драме и внутренней тупиковости современной истории, ибо духовная борьба в ней разворачивается уже не между добром и злом, а между различными модификациями зла, между «развращенным христианством» и «антихристианским рационализмом», между мнимо христианскими обществами и революционными атеистическими принципами.
Достоевскому, Тютчев также и ранее его искал спасительного выхода из овладевавшей Россией западной духовно-исторической традиции в неповрежденных корнях восточного христианства, сосредоточенного на духовном делании и преодолении внутреннего несовершенства человека, сохраняющего в полноте и чистоте принципы Вселенского предания и переносящего их на идеалы социально-государственного устройства. Подлинная христианская империя, наследницу которой Тютчев видел в России, вместе с объединенным ею славянством, тем и привлекала его, что само ее идеальное начало искажавшееся в реальной действительности предполагает неукоснительное следование Высшей Воле, соотнесение всякой государственной деятельности с религиозно-этическим началом, духовно-нравственную наполненность «учреждений», что гораздо важнее для скрепляющего единства и истинного процветания державы, нежели внешняя сила и материальное могущество.
В понимании поэта единство веры, государства и народа в монархическом правлении предполагало в идеале развитие всех сторон социальной, экономической и политической жизни, при котором разные слои общества не утрачивали бы ее духовного измерения, добровольно умеряли бы эгоистические страсти и корыстные расчеты в свете совестного правосознания и свободного устремления к общему благу, органически сохраняли бы живые формулы человеческого достоинства: «быть, а не казаться», «служить, а не прислуживаться», «честь, а не почести», «в правоте моя победа».
Он полагал, что через свободное и добровольное движение «вперед», осознанную солидарность и активность граждан, сочетание элементов внешнего прогресса с лучшими традициями и человеческими качествами цементируют монархию как высшую форму государственного правления, которой отдавали дань и другие выдающиеся представители русской культуры А. Пушкин, В. Жуковский, Н. Гоголь и др. Основой такой монархии для Тютчева служит «истинное христианство» в православии, противопоставляемое им, как и впоследствии Ф.
Достоевским, «искаженному христианству» в католицизме. Россия, писал Ф. В подобных противопоставлениях Ф. Достоевский повторяет ход мысли Тютчева, не раз подчеркивавшего двусмысленную роль и понижающую функцию «ложного», «испорченного», «развращенного» христианства. Однако в монархическом устройстве России поэт обнаруживает ослабление первенствующей роли православного начала и соответственно проявление на свой лад «самовластия человеческого я », падение духовно-нравственного состояния служителей христианской империи, усиление самочиния бюрократического государства.
В результате монархия таит в себе опасности властного произвола, чрезмерной опеки чиновничества над народом, погашения личностной самодеятельности и творческого почина, необходимых для преодоления вечно подстерегающего застоя и расцвета плодотворной жизнедеятельности. Вот чего ни на минуту мы не должны терять из виду» ЛН Но именно качество «личности» того или иного государственного лица или чиновника нередко терялось из виду и приводило поэта к отчаянным вопрошаниям: «Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже даже нашего собственного, кстати очень невысокого уровня, эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, а обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать?
Среди разных «обстоятельств» его особенно поражает «одно несомненное обстоятельство», свидетельствующее о том, что «паразитические элементы органически присущи святой Руси»: «Это нечто такое в организме, что существует за его счет, но при этом живет своей собственной жизнью, логической, последовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубно разрушительном действии.
И это происходит не только вследствие недоразумения, невежества, глупости, неправильного понимания или суждения. Корень этого явления глубже, и еще неизвестно, докуда он доходит» там же. С точки зрения Тютчева, одна из главных задач и заключается в том, чтобы обнаружить истинную почву и корень «этого явления» и преодолеть бессознательность и невменяемость по отношению к нему.
Умудренная власть должна по возможности изолироваться от «паразитических элементов» и обходиться без посредничества самодовлеющих бюрократов, осознать свою безнародность и отказаться от «медиатизации русской народности» т. Следовательно, задача заключается в том, чтобы власть прояснила свое религиозное кредо, «удостоверилась в своих идеях», обрела «потерянную совесть», стала более разборчивой по отношению к духовно-нравственному состоянию своих служителей. Описанная логика составляет основу историософии и публицистики Тютчева, проступает в его политических статьях и придает им истинный масштаб и непреходящее значение.
Она также расставляет по своим местам и в надлежащей иерархии такие важнейшие для его мысли понятия, как Христианство, Церковь, Империя, Православие, Католицизм, Протестантизм, Революция, Славянство, Россия, Запад, Человек, Свобода, Разум, Любовь, которые определяют ход Истории. Поэт признавался, что связывать прошлое и настоящее на, так сказать, больших расстояниях, совмещать время и вечность, уяснять возможные судьбы человеческого рода есть настоятельная потребность его существа.
После беседы с Тютчевым летом г. Фарнгаген фон Энзе отметил, что он «имеет дар всеобъемлющего взгляда на вещи» при одновременном чувствовании всего своеобразного ЛН Годом позже он вновь подчеркивает: «С необычайным проникновением Т9ютчев: говорит о своеобразии русских и славян вообще, о языках, нравах, формах правления; обнаруживает широкий исторический взгляд на древний спор и национальную борьбу греческой и латинской церквей» там же.
Уже в первой половине х гг. Тургеневым «о религиях, о католицизме, о Лютере и Риме», с Ф. Шеллингом о фундаментальном выборе между «Безумием креста» и тотальным отрицанием или в стих.
Индивидуальная траектория развития тютчевской мысли входила в резонанс с культурно-идеологическим контекстом в России. Поэт на свой лад выражал общую для эпохи тягу сознания к историзму, к всеобъемлющему пониманию протекших и грядущих веков. Так, в начале х гг. Гоголь был убежден, что он «создан историком и призван к преподаванию судеб человечества » цит. Гоголь, осуждая узкую фактографическую методологию, обращался к современному историку: «Вооружился взглядом современной близорукости и думаешь, что верно судишь о событиях!
Что ссылаешься ты на историю? Без Бога не выведешь из нее великих выводов; выведешь одни только ничтожные и мелкие» Гоголь. Стремление ко всеобъемлющему взгляду на судьбы человечества в начале х гг. С таинственным смыслом истории в целом, с ролью России и Европы в судьбах человечества связаны и основные католически ориентированные идеи П.
Чаадаева, оспоренные А. Так, еще в г. Вполне соглашаясь с философом, поэт пишет, что «величайший духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство.
В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. История древняя есть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть история христианства» Пушкин. Однако он решительно отвергает утверждение П.
Чаадаева, что «мы черпали христианство» из нечистого т. Пушкин защищает перед ним «Греческое Вероисповедание», которое «отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер», и приходит к прямо противоположному, именно «тютчевскому» выводу: «В России влияние Духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях Римско-католических. Там оно, признавая главою своею Папу, составляло особое общество, независимое от Гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению.
У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой Власти, но огражденное святыней Религии, оно всегда было посредником между Народом и Государем как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей Историею, следственно и просвещением» цит. Пушкин и христианство. И традиции такого просвещения нельзя растворять в подражании западной цивилизации.
По убеждению А. Пушкина, «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою 9…: История ее требует другой Мысли, другой формулы…» там же. В споре А. Пушкина с П.
Чаадаевым как и в его стих. Эти размышления различными сегментами, в разных культурно-исторических контекстах пересекаются и перекликаются с дискуссиями славянофилов и западников, почвенников и либералов или евразийцев и европеистов.
Их логика претворена как типологически, так отчасти и генетически в идеях русских писателей и мыслителей самого первого ряда и остается важным уроком для настоящего и будущего.
Первопроходческую роль Тютчева признавал А. Хомяков, когда подчеркивал, что поэт первым заговорил о судьбах России и Запада в неотрывном единстве с религиозным вопросом. Восстание развивалось стихийно и после некоторых успехов сменилось обороной захваченных позиций.
Учредительное собрание объявило Париж на осадном положении и передало всю власть в руки военного министра, республиканца генерала Л. С помощью регулярной армии и мобильной гвардии к вечеру 26 июня были окончательно подавлены последние очаги сопротивления. Всего в дни восстания и после него было убито около 11 тыс.
На самом деле такое объединение и произошло в период Крымской войны. Тем не менее идея желательной и благоприятной для России разделенности Запада была одной из самых постоянных и устойчивых у Тютчева. Так, в одном из писем накануне Крымской войны он вопрошал: «Что же до вероятного исхода борьбы, весь вопрос для меня сводится к следующему: окажется ли ненависть к нам Запада, как Запада католического, так и Запада революционного, в конечном счете сильнее ненависти, которая их разделяет?
Весь вопрос в этом…» Изд. Но их два: Красный и тот, которого он должен поглотить. Еще позже, в письме И. Аксакову от 2 октября г. Уже тогда племянник австрийского императора Фердинанда I Франц Иосиф, в пользу которого тот отказался от престола, обратился к Николаю I с просьбой о вооруженной помощи. В июне русская армия под командованием И. Паскевича вошла в Венгрию, и уже 31 августа повстанцы окончательно сдались ей и сложили оружие.
И вот вскоре обнаружилось, что этот протест, казавшийся самым зрелым умам эпохи столь законным и который действительно был таковым, но от которого тем не менее зависело все будущее народов Европы, сперва внес анархию в религиозные идеи, а затем обрушился на самые основы общества, отвергнув божественный источник верховной власти» Чаадаев. В оценке Реформации и Тютчев и П. Чаадаев сближаются с Ж.
В отличие от Ж. Чаадаева Тютчев не только не проводил противопоставления между католицизмом и протестантизмом, но в первом находил источник второго, необходимую среду и почву для «всей современной мысли после ее разрыва с Церковью». Гизо в конце х гг. В годы Июльской монархии Ф. Гизо занимал важные государственные должности министр внутренних дел, министр образования, посол в Англии , а с г.
В своей политике ему не удалось укротить «демона революции», сочетать «свободу и порядок» во имя «общих интересов». Более того, будучи сторонником высокого имущественного ценза, он произнес слова, подлившие масла в огонь бунтарских настроений: «Обогащайтесь, господа, и вы будете избирателями!
Ройе-Коллар, историки А. Барант, О. Тьерри, А. Тьер, Ф. Минье об их деятельности см. Французская романтическая историография. В г. По словам И. Гагарина в письме к А.
Здесь возвещалось, что смерть христианства последует в ближайшее время, и вообще дух газеты был отнюдь не христианский. Примечательно, что позднее Тютчев займет отличную от доктринеров позицию и, как бы отталкиваясь от их отношения к христианству, положит его в основу своей историософии.
Унаследовав просветительский пафос, доктринеры рассматривали историю как столкновение социальных интересов и потребностей, которое находит выражение в борьбе идей и убеждений, мнений и страстей и, несмотря на войны и революции, ведет к совершенствованию человечества, демократизации общества, обретению личностью все больших индивидуальных прав в развивающейся цивилизации. Понятие «цивилизация», становившееся своеобразным заменяющим эквивалентом для идеи единства в понятии «империя», занимает ведущее место и в знаменитых лекциях главы школы «доктринеров» Ф.
Гизо по «Истории цивилизации в Европе». Пфеффель утверждает, что в молодости Тютчев испытывал влияние этой школы, посещая в г. Гизо и встречаясь с последователями П. Ройе-Коллара: «Пребывание в Париже было для Тютчева решающим в том смысле, что отметило его последнюю, западническую, если так можно выразиться, трансформацию» ЛН В последующем Тютчев занял иную позицию, что проявилось в его критике протестантизма, цивилизации, демократии, индивидуализма, революции как, так сказать, повивальной бабки прогресса и совершенствования человеческого рода и всей «современной мысли» в целом см.
Гизо позицию. И как хотите вы, чтобы после подобных наставлений человеческое я, эта основная определяющая молекула современной демократии, не стало бы своим собственным идолопоклонником?
Оно играло в ней такую важную роль, принесло такие прекрасные результаты, что нельзя не выставить его на вид, как один из основных элементов в этой цивилизации» цит.
Определенную осторожность к этой общественной новации в то время демонстрировал RDM , читателем и автором которого был Тютчев. Histoire politique de la Revue des Deux Mondes. Париж на осадном положении и передавшего всю полноту власти генералу Л. Эта одна из принципиальных мыслей Тютчева варьируется в его письме к жене от 3 июля г. С другой стороны, французский император ясно видел пределы истинности, разумности и справедливости общественного мнения, называя его «публичной девкой» и сравнивая с капризной лошадью, которую необходимо обуздать см.
Один из секретарей Наполеона писал, что тот «всегда был врагом печати и держал все журналы в железных руках. Наполеон и власть.
Балашов, По признанию другого современника, для манипулирования общественным мнением правитель Франции прибегал к своеобразной тактике: «…не предоставлять журналистам полной свободы, но вместе с тем внушить читателю приятную уверенность, что журналисты свободны.
Для этого стоит постоянно только тайной и невидимой рукой руководить редактированием газет» там же. Это, пишет Тютчев, «так называемая публика, т. Он не надеется, что «эта пресловутая интеллигенция поймет и оценит начинающийся всемирный кризис» ЛН Из его уст раздаются категоричные оценки «публики» ср. Аксакова , образованных, но лишенных корней, традиций, полномасштабного разума и истинной иерархии ценностей пролетариев умственного труда: «…на то и интеллигенция , чтобы развращать инстинкт » там же , а также отнимать у человека «самые заветные верования».
По убеждению поэта, божественная мудрость и народный инстинкт должны соединиться, минуя средостение антропоцентрических проектов и рационалистического полузнания, амбициозных притязаний и не до конца осознанных действий. Аксаков обнаружил незаконченное письмо к некоему князю как считает Эрн.
Тютчева, П. Почему же? Нет такого мнения, нет такой доктрины, исходящей из этого начала, которая бы не была проповедана в школах философов, от идеализма самого трансцендентального до материализма самого грубого.
И однако же все это движение умов ни разу не произвело на свет ничего подобного тому учению, той Власти, той Силе, которую я назвал Революцией. Потому что, в том возрасте мира и прежде явления христианства, философская мысль, добывая себе человека в индивидууме, могла завладеть, так сказать, только наименьшею его частью.
Государству же подлежал по праву не только индивидуум, но подлежала и сама мысль человеческая. Только христианство положило конец этой, возведенной в закон , неправоспособности человеческой души, провозвестив, пред лицом индивидуума, как и пред лицом государства, Того, Кто один истинный Господин им обоим.
Подчинение человека Богу сокрушило рабство человека человеку. Или вернее, оно преобразило рабство в добровольное и свободное повиновение; ибо таково по существу своему отношение христианина к власти, за которою он не признает другого авторитета, кроме того, которым она облечена от Верховного Владыки всяческих.
И вот почему новейшая современная мысль, освобождая человека из-под власти Божией, эмансипируя человека от Бога, отнимает тем самым всякий авторитет у власти земной, какая бы она ни была. То есть, другими словами, никакого принципа власти не может в наши дни существовать для общества, которое было христианским и перестало им быть…» цит. В характеристике «ненависти к авторитету» как существенного признака «современной мысли» Тютчев сближается с Ж.
Хотя в подмене последним авторитетом «Верховного Владыки всяческих» как источника власти авторитетом папы он видел одну из главных причин искажения христианского отношения к государственному началу. Так, А. Пушкин устами своего персонажа выражал сомнение в участии английского народа в законодательстве и в исполнении требований народа его поверенными.
И далее речь заходит об «оттенках подлости», отличающих один класс от другого, о раболепном поведении Нижней палаты перед Верхней, джентльменства перед аристократией, купечества перед джентльменством, бедности перед богатством, повиновения перед властью, которая оказывается в руках «малого числа».
И в Северо-Американских Штатах демократия, подчеркивал А. Пушкин, проявилась «в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. В русле этой логики находятся размышления К. Победоносцева, подчеркивавшего, что идеальное теоретическое представление о народовластии неосуществимо на практике, ибо народ вынужден переносить свое право непосредственного волеизъявления, властительства, законотворчества и т.
Последние же втайне руководствуются не столько общенародными, сколько групповыми, партийными и личными интересами. Поэтому «одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея , что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной.
О сформировавшемся в результате итальянском восприятии немцев Тютчев пишет в ст. О нем заходит речь и в ст. В критике такой цивилизации и ее революционных плодов Тютчев подразумевает и Ф. Гизо, который, напротив, видел в них социальное воплощение христианских идеалов. Римская реставрация. Италия книжников, ученых, революционеров, от Петрарки до Мадзини. Петрарка — , один из наиболее выдающихся гуманистов эпохи Возрождения, был поборником единой Италии см.
В 30—е гг. Гверрацци, трагедии Дж. Никколини, лирика Г. Мамели и А. Поэрио, проникнутые революционными идеями Дж. Мадзини — Последний в г. В целом же для Тютчева смысл понятия «империи», ее «законность» или «незаконность» узурпаторские претензии связаны с Истиной подлинного христианского вероучения и неискаженного предания Вселенской Церкви или отступлением от Нее.
По представлениям идеологов Западной империи, с коронацией Карла Великого начинается translatio imperii от греков к франкам и затем к германцам, что положило начало «Священной Римской империи».
Последняя претендовала на восстановление прерванной преемственности от Рима и соперничала с Византией за право быть вселенской державой, что породило проблему «двух императоров» и сопровождалось в последующем схизмой, разделением Церквей. О теории «translatio imperii» см. Translatio imperii. Цивилизация средневекового Запада. Вместе с тем еще в г. В этой столице христианского мира созывались Вселенские Соборы, а Константинопольский патриарх с VI в.
Для понимания тютчевских представлений о христианской державности необходимо иметь в виду сформулированный «на Востоке», при императоре Юстиниане I — , в шестой новелле Юстинианова Кодекса идеал монархической государственности как «симфонии» священства и царства, Церкви и императорской власти, обретающей источник, силу и смысл своей деятельности во служении Христу см.
Более того, в «языческой мысли» Древнего Рима он видит неумирающую традицию: «Это Кесарь, вечно воюющий со Христом» цит. Римское Папство и германская Империя 9…: сначала сообщники, а потом враги. В ожесточенных конфликтах империи и папства, на время остановленных Вормсским конкордатом г. Сардиния и Милан, присоединение которого положило начало австрийскому господству в Северной Италии.
После крушения наполеоновской империи, по новым договоренностям на Венском конгрессе — гг. Пий IX в особом «Обращении» заявил о своем нежелании воевать с Австрией, борьбу с которой начинали вести итальянские государства. Империя восстановлена. Две вещи по обыкновению одинаково ненавидимы в Италии: tedeschi и preti. Папа лицом к лицу с Реформацией.
Возможно ли это дело? Тютчев имел в виду не нечто вроде унии или условно-политического и прагматического договора, а такое «возвращение», при котором римская Церковь отказывалась бы от возникших после ее отделения от Вселенской Церкви «незаконных» притязаний. Что такое Франкфуртский парламент? Его подавляющее большинство составляли либералы и демократы, которых представляли юриста, профессора и литератора, 57 торговцев и чиновников, 85 дворян, 4 ремесленника и 1 крестьянин.
Взрыв Германии идеологов. Дуализм, внутренне свойственный Германии. Показательна в этом отношении война за австрийское наследство, когда после смерти Карла VI в г. В результате военных действий Пруссия захватила у Австрии Силезию.
Итоги Тридцатилетней войны и условия заключенного после нее Вестфальского мира не давали возможности «Священной Римской империи германской нации» стать единой и централизованной абсолютной монархией. Как только Россия устраняется, война возобновляется. В частности, российская дипломатия активно участвовала в установлении Тешенского мира г.
Империя предполагает законность. Пруссия незаконна. Многие депутаты Франкфуртского парламента, как и гегельянцы в области философии, отстаивали первостепенную роль именно Пруссии и отдавали предпочтение первому пути. Пруссия есть не что иное, как отрицание германской Империи. Лютера является отрицанием «законного» католицизма. Кроме того, в состав монархии входили земли чешской и венгерской короны, германские города Фрейбург, Констанц и ряд других территорий на реках Рейн, Неккар и в Эльзасе.
Различные по языку, культуре, обычаям и нравам, земли монархии связывались общностью династии, имевшей, в отличие от Пруссии, более глубокие исторические корни и длительное время укреплявшейся и расширявшейся главным образом за счет династических браков и искусного использования политических противоречий в разных странах.
Кошута, в которой высказывалось требование конституции не только для этой страны, но и для всей Австрийской империи. В апреле и мае австрийское правительство под давлением событий объявило о введении конституции и всеобщего избирательного права. Однако в последующем обе реформы были отменены. В начале х гг. Фалльмерайер отводил большую роль славянским народам во главе с Россией в контексте вековечного противостояния Востока и Запада в будущем развитии человечества, чем привлекал внимание Тютчева.
Мнение последнего на этот счет Я. Фалльмерайер отметил в дневнике 12 марта г. Из мюнхенских встреч Ф. Тютчева е гг. О своеобразии «восточных» наблюдений автора «Fragmente aus dem Orient», которые могли заинтересовать Тютчева, можно судить по изложению А. Подобные взгляды и сама масштабность постановки историософских вопросов вызывали у Тютчева желание ближе познакомиться с трудами и личностью мюнхенского ученого. Автор отвергнутой речи рассматривал Иерусалим, Рим и Константинополь как три судьбоносных града и обнаруживал живучесть представляемой последним византийской традиции, в которой, по его мнению, нет места для частных интересов и сострадательных чувств, а господствует забота о целом и стремление к объединяющей всех деятельности для создания материальной силы, способной к мировому владычеству под эгидой православной Церкви.
В такой традиции Я. Фалльмерайер видел опасность для Запада, а германский народ рассматривал в качестве средостения и авангарда борьбы против византийских скифов. В самой масштабности постановки историософских вопросов и в заостренной противопоставленности восточной и западной традиций Тютчев не мог не видеть сходства с собственными построениями, хотя в них эти традиции оценивались прямо противоположным образом.
Тем не менее Тютчев полагал возможным привлечь Я. Фалльмерайера на свою сторону и на практическое позитивное служение «идее Восточной великой самостоятельной Европы» см. Пятые Тыняновские чтения. Рига, Однако расчеты Тютчева не имели достаточных оснований. Фалльмерайер твердо придерживался обратных тютчевским оценок Восточной Церкви и Православной Империи, называя русского царя в своих статьях то «вторым Атиллой», то «ханом с Невы», то «новым Чингисханом», а в России видя угрожающее Европе «полуварварское азиатское Монгольское царство» см.
Fallmerayer und der russische Reichsgedanke bei F. Ничто не поставлено в зависимость от времени. Москвитянин рассчитывает на вечность своего государства, и именно потому, что он никогда не торопится, он вернее достигает цели… Нашими естественными врагами, нашими ядовитейшими противниками и клеветниками являются во всяком случае русские.
По существующему в стране порядку, религия и наука у русских не больше, как две податливые девки, которые заодно должны справлять и ремесло сводниц для мирового авторитета Императора-Первосвященника.
Немец, наоборот, воздвигает религии, как своей королеве, трон в сердце и присягает на верность науке, как великой, миродержавной власти. Видимо, Тютчев имеет в виду подобные высказывания Я. Фалльмерайера, когда приводит его имя в контексте обсуждения политических и психологических отношений между немцами и славянами и «естественного права» первых господствовать над вторыми. Оттон I стал проводить активную восточную политику: «…за счет владений славянских племен, расселявшихся на Лабе, он стремился удовлетворить захватнические вожделения германских, прежде всего саксонских феодалов.
Начинается кровавая эпопея завоевания Восточной Саксонии, земель лужичан.
Даже немецкий хронист Видукинд рисует картину беспощадной жестокости и коварства, с помощью которых германским феодалам только и удалось сломить вольный дух свободолюбивых славян» Рамм Б. Папство и Русь в X—XV веках. В последующем история славян рассматривалась лишь в связи с историей Австро-Венгрии и Германии, а о полабских и поморских славянах в период до их завоевания и истребления говорилось как о немецких подданных.
Ламанский в книге «Об историческом изучении греко-славянского мира» СПб. Оно господствует не в одной исторической литературе. Оно ежедневно высказывается в Европе в речах политических ораторов, профессоров и проповедников, в журнальных статьях и брошюрах публицистов. Целые европейские поколения воспитывались, учились, жили, действовали, умерли в этом воззрении» цит. Споры о судьбах России.
Данилевский и его книга «Россия и Европа». Тверь, Современный исследователь заключает: «Для обоснования своего господства в славянских землях, для возможного дальнейшего продвижения на Восток, нового Drang nach Osten немецкие авторы особый упор в своих исторических работах делали на якобы полной неспособности славян к самостоятельному государственному строительству и устройству. Имея в виду зародившиеся в эти годы среди чехов и южных славян идеи славянского единения выразившиеся не только в книгах и статьях, но и в созыве Первого Славянского съезда в Праге в июне г.
Венгрия 9…: Примет ли она, находясь лицом к лицу с Австрией, условие, которое та стремится ей создать?..
После поражения в октябре г. Эта уверенность, сочетавшаяся со стремлением Австрии увековечить провинциальный статус мадьяр, подкреплялась многочисленными казнями мятежников, среди которых оказались не только генералы и высшие офицеры, но и первый глава революционного венгерского правительства Л.
Батьяни, непричастный к австро-венгерской войне. В письме к Е. Трубецкой Тютчев говорит позднее о желательности «более истинной, более сознательной, более национальной» политики официальных властей России по отношению к славянам и о предпочтительности «прямому вмешательству» в их дела расширения и углубления единящих духовных и культурных связей там же. В период же составления трактата, в письме к Л. Тенгоборскому от 3 декабря г. Ибо в отчаянной борьбе между Россией и революцией, где обе являются средоточием и силы и принципов, действительно нейтральными оставались до настоящего времени только эти народы… Очевидно, что та из двух сил, которая сумеет первой привлечь их на свою сторону, собрать их под своим знаменем, эта сила, повторяю, получит больше шансов выиграть великую тяжбу, при которой мы присутствуем…» ЛН О деятельности Тютчева по укреплению славянского единства см.
Тютчев и славяне. Палацкого, где впервые была сформулирована его теория австрославизма: «Если бы Австрийского государства не существовало уже с давних пор, мы должны были бы в интересах Европы, в интересах человечества постараться немедленно его создать» цит. Коммерсанты-французы, развернувшие свою торговлю в разных русских городах и в различных частях империи, все становятся русскими, и по возвращении во Францию они не высказывают ничего, что не было бы в пользу императора и русского народа.
С ними, поэтому, не приходится считаться. А для коммивояжеров идей, для любопытных Петербург и Москва исчерпывают всю Россию.
Они торопятся осмотреть обе столицы, соединенные превосходной дорогой в шестьсот верст, и воображают, что они осмотрели Россию.
А между тем, они видели Россию как те, кто, побывав в Кантоне, видели весь Китай; по возвращении в их описаниях на одно правильное наблюдение приходятся сотни вымыслов о государстве более более обширном, чем римская империя эпохи Августа» цит. Рор, эльзасский протестант, побывавший в России, вынужден был констатировать, что «русский народ почти так же неизвестен у нас, как и китайский» цит.
Сходным образом рассуждал и А. Герцен, подчеркивавший: «Никто не знает как следует, что же собой представляют эти русские, эти варвары, эти казаки ; Европа знает этот народ лишь по борьбе, из коей он вышел победителем.
Цезарь знал галлов лучше, чем современная Европа знает Россию» Герцен. Тургенев, И. Головин, Н. Сазонов или М. Бакунин, чья либеральная или революционная фразеология совпадала с западными газетно-журнальными стереотипами. Запад, поныне видящий в России лишь материальный факт, материальную силу. Хомяков в ст. Две вещи: славянское племя, Православную Империю.
Это соподчинение в тютчевской иерархии основополагающих понятий своеобразно корректирует и радикализирует К. Леонтьев, критикуя односторонний панславизм и «доверчивое славянолюбие»: «…нужна вера не в само это отрицательное племя , а в счастливое сочетание с ним всего того получужого, преимущественно восточного а кой в чем и западного , которое заметнее в России, чем у других славян.
Восток, Россия и Славянство. Бакунина в — гг. В «Воззвании к славянам» М. Бакунин предрекал скорое падение Николая I «Гольштейн-Готторпа на славянском троне» и пробуждение русского «народа-гиганта»: «В Москве будет разбито рабство всех соединенных под русским скипетром славянских народов, а с ним вместе и все европейское рабство, и навеки будет схоронено в своем падении под своими собственными развалинами; высоко и прекрасно взойдет в Москве созвездие революции из моря и крови, и станет путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества» Бакунин М.
Воззвание к славянам. Она передается 9…: 4 сменившихся Империи. Павла к фессалоникийцам 3—8 о «тайне беззакония», которая «не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» появление «сына погибели», т. Истукан стоял, пока камень не оторвался от горы «без содействия рук», ударил в его железные и глиняные ноги превратив в унесенный ветром прах составлявшие его золото, серебро, медь, железо и глину , а сам «сделался великою горою и наполнил всю землю».
В пророчестве Даниила разные части истукана означают четыре сменяющих друг друга земных царства, а после них Бог воздвигнет эсхатологическое небесное и вовеки несокрушимое царство. Комментируя книгу пророка Даниила, св. Ипполит Римский писал ок. Так вот, статуя, описанная Навуходоносору, есть образ империи мира.
В ту эпоху царили вавилоняне: они были золотой головой статуи. После них персы будут владычествовать в течение лет, и это доказывает, что они представляют серебро. Господство переходит затем к грекам на лет, начиная с Александра Македонского, это медь. А им наследуют римляне, это железные голени статуи, ибо они сильны как железо». Камень, сокрушающий статую, по Ипполиту, это Христос; он сойдет с небес, «как камень, отделяющийся от горы без участия человеческой руки, чтобы ниспровергнуть царства этого мира, установить небесное царство Святых, которое никогда не будет разрушено, Самому стать горой и станом Святых, заполнив всю землю» цит.
Вместе с тем четвертое царство символизируется в седьмой главе четвертым зверем первые три похожи на льва, медведя и барса , который необыкновенно страшен, ужасен и силен Дан. В последующем четвертое царство отождествляется с Римской империей, в лоне которой протекает земная жизнь Христа, созидается «Христово строение», образуется христианская держава и одновременно осуществляются гонения на христиан, сохраняются цезаристские традиции языческой эры, обнаруживаются признаки последних времен и появления «сына погибели».
От концепции императора-бога приходят к концепции императора милостью Бога. Медведев цитирует: D. Sofia, Учение о христианской империи как «четвертом царстве» пророчества Даниила «Вечном Риме», «Царстве Ромеев» развивалось в трудах Иоанна Златоуста, Козьмы Индикоплова, Мефодия Патарского, Евсевия Кесарийского и других христианских авторов. В логике христианской империи священство и царство как двуединые «ростки» подобно нераздельному и неслиянному соединению Божественного и человеческого в двух природах Христа должны сосуществовать в гармоническом согласии «симфонии» , что было сформулировано в шестой новелле Юстинианова Кодекса: «У людей есть величайшие божественные дары, соединенные вышним милосердием, священство и царство: причем то занимается божественными делами, а это, проявляя усердие, руководит человеческими; происходящие из одного и того же источника, то и другое упорядочивают человеческую жизнь» цит.
Translatio studii… С. И когда цари заботятся о благочестии духовенства, а оно молится за них Богу, когда священство бесспорно, а царство законно, между ними устанавливается доброе согласие и должное взаимодействие. После перенесения в г. В наследии «вечного» Рима как четвертого царства в пророчествах Даниила Тютчев проводит принципиальное разграничение, отражающееся на всех этапах и сферах его мысли, между языческим «старым» и христианским «новым» Римом.
Тютчевым теории мировых монархий является разделение Римской и Восточной Константинопольской империи, чем подчеркнуто различие между языческой первой и христианской второй. Он не изложил своих представлений о соотношении между четвертой и пятой империями. Тем не менее факт вычленения Восточной империи как самостоятельной, отдельной от Римской, присвоение ей собственного номера означает, что автор трактата видит разрыв, а не связь между ними.
Проектируемая им греко-славянская держава выступала продолжателем и залогом последней, пятой, христианской империи, а не четвертой, Римской» Синицына. О различных аспектах исторического восприятия «учения об Империи» см. Napoli, ; Popoli e spazio romano tra diritto e profezia. Napoli, ; Римско-константинопольское наследие на Руси: Идея власти и политическая практика. Москва, 29—31 мая г. Москва, 28—30 мая г. Эта традиция отрицается революционной школой на том же основании, что и предание в Церкви.
Это индивидуализм, отрицающий историю. Историк Е. Шмурло подчеркивал: «Рим оставил народам в наследие великую идею единой всемирной монархии. Вы знаете, какое яркое выражение нашла эта идея в лице Карла Великого, в Оттонах Саксонской династии, в Гогенштауфенах, как импонировала она умам Западной Европы, давала тон всему средневековью…» Шмурло Е. В постсредневековый период идея всемирной империи постепенно теряла христианские и приобретала чисто светские черты, когда в XIV в.
Людвиг Баварский и Карл IV сумели освободить власть от влияния папского престола, а императорский трон фактически превратился в должность главы союза немецких территорий. Благодаря деятельности таких представителей династии Габсбургов, как Фридрих III, его сын Максимилиан I и правнук Карл V, был восстановлен высочайший престиж императорского титула. Христианские и династические элементы в имперской идее на Западе сочетались с притязаниями на гегемонизм и светское мировое господство, что по-разному проявлялось в правление Людовика XIV и Наполеона.
Далее Тютчев приводит имена правителей, как бы символизирующих важные этапы развития имперского сознания в Европе на фоне такового в России. Неужели России, такой могущественной в своем христианском смирении, суждено осуществить эту великую задачу?
